Порядок раньше был

Читал недавно новость на Онлайнере про Минск 91 года, и прям задумался — а я ведь уже вовсю был в 1991-м году. Да, ещё необременённый интеллектом и прочими достоинствами, но ведь был. И даже в Минск из Завлавля регулярно ездил по рабочим делам — в свой первый детский сад и к бабушкам-дедушкам. Особенно меня торкнула фотография старого железнодорожного вокзала — я ж его кажется помню! Больше запахами, ощущениями и куда шагать, чем картинкой, но помню.

Помню заходили в высокое здание, брали билеты по направлению Минск-Молодечно, и шли к пахнущей железом и кожзаменителем зелёной металлической вагонной колеснице. Даже фотографию родных путей и платформы тех времён в интернетах откопал.

Но если воспоминания о жд вокзале иногда всплывали и без фотографий — всё-таки от рождения и до покупки первой машины это был единственный портал в большой город, то про упомянутое в статье мороженое «пингвин» я вообще забыл. Блин, а ведь это ж чудовищной гигантскости воспоминание. Банановые и ванильные шарики этого самомо «пингвина» мне папа покупал, когда забирал на выходные из молодеченской школы-интерната, в которой я провёл аж год своей жизни — с девяти до десяти лет.

Пока на тлеющих руинах союза зрелые люди развлекались кашпировским и поисками первого белорусского президента, люди помоложе искали у детей сколиоз. Искривление позвоночника по-нашему. И натурально его находили. Нашли и у меня. Минимальный, первой степени, но достаточный, чтобы сказать родителям «ребёнка надо лечить!». А от сколиоза лечили только в школах-интернатах. Я тогда был в третьем классе, и на второе полугодие мне снарядили рюкзак и отправили на электричку в противоположном от Минска направлении. С отцом, конечно. Одного меня в электричку не пускали аж до пятого класса.

Не помню, пришлось ли мне тогда упираться, требовать соблюдения конституционных прав и отправить вместо меня кого-нибудь другого. Наверное нет, потому что плохие вещи я как-раз таки запоминаю хорошо. А тут — пустота. Помню только что уже в самом интернате мне очень понравилось. Реально, это было первое заведение с детьми, в котором хотелось находиться. Видимо, дети с бандитскими наклонностями вели здоровый образ жизни, и со сколиозом попадались исключительно интеллигентные засранцы.

Мы жили в комнатах человек по десять, учились лёжа на специальных кушетках (я потом даже дома класса до пятого делал домашние задания исключительно из кровати), нас регулярно пинали на всякие ЛФК и терапии, и даже возили в бассейн. Плавать я научился именно там. Я сейчас скребусь в памяти, но та школа, кажется, была первым местом, где работающим с детьми людям было не пофик. Например, учительница лечебной физкультуры прямо на входе меня запомнила по имени, и потом обращала внимание, когда у меня получалось что-то новое. Почти как в Канаде.

С другой стороны, в Молодечно же я получил свою первую двойку по поведению. Бля, до сих пор понять этого не могу. Мы шли колонной вокруг школы, и я отстал, чтобы поймать саранчу. Она сидела в кустах и так зазывно чирикала, что я просто не мог пройти мимо. А тут раз, и двойку. Отличнику. По поведению. Мне. Ну как же так. Приехав после эпизода домой и не застав там маму, я долго и мучительно фантазировал, где именно меня за эту самую двойку похоронят, когда мама-таки вернётся. Правда, фраза «за саранчу» сотворила чудеса, и в царство Аида для двоечников я тогда не отправился. До следующей двойки по поведению. Ту объяснить было тяжелее.

Первые пол года каждые выходные меня забирал папа. Он приезжал в субботу в полдень (час дороги), вёз меня в Заславль (ещё час), а в понедельник в пять утра мы просыпались, он возвращал меня назад, и тут же ехал на работу. Я воспринимал это как должное, и к фразе «пап, это ж наверное тяжело было» созрел лет через 27, когда сказать её было уже некому. На второе полугодие он забирал меня уже через выходные, и в чём-то это было даже весело. На выходных учёбы не было, народу становилось поменьше, контроль тоже ослаблялся… Что ещё было нужно растущему организму с двойками по поведению.

И вот на второе полугодие, идя в субботу со школы на электричку, мы покупали мороженое. Два шарика, вафельный рожок, всё кажется так. За неимением ничего лучшего вокруг (93-94й год, Лука только-только собрался принести нам избавление и рай), вкуснейшая штука.

Уже сам став отцом двоих обормотов, я теперь думаю, каково это отправить своего сына на год куда-то. Это же тяжело, наверное. Всё-таки дети растут быстро, годв в школе — это вообще вечность, и эта вечность моего сына была бы где-то далеко. Да и чувство вины должно накрадываться. Конечно, всё делается во благо и для здоровья чада, но ведь тяжело не заметить, что это дополнительно решает сразу несколько проблем. Тот кусок Молодечно был куда безопаснее моей части Заславля. Жили мы четвером в одной комнате, из удобств было только электричество и телефон, младшему брату было 2-3 года, и дети… они ж блин говнистые регулярно. Отправь старшего в дом попросторнее, освободи места и сил для сражения с младшим, и как бы жить проще становится, чего уж таиться. Вот мелькали ли у моих родителей такие мысли? Что они тогда с ними делали?

А через год мама решила, что сын на удалёнке — это не вариант, и меня забрали. В Минске тогда появлялись интересные люди, и меня отправили к какому-то мануальному терапевту, который за половину маминой зарплаты в сорокаминутный сеанс задорно хрустел моими личными костями, чтобы потом, нарисовав шариковой ручкой прямую вдоль моих позвонков, уверенно говорить — ну, смотри, мать, выровнял тебе потомка. А в этой стороне истории уже примешивается и моё чувство вины. Блин, сколько же сил и денег стоило маме возить меня в минские ебеня, только из-за того, что в школе я не мог сидеть ровно? Папа-то сильный, а мама ведь — это мама.

Но всё-таки в Молодечно было хорошо. И «пингвин» гуд. Да и старое здание Минскиго вокзала удалось. Порядок раньше был. Не то, что сейчас ©.